– Торжества были – нну, ваше величество! – Гонец аж привздохнул от избытка чувств. – Днем плясали – ух, как плясали – а ночью пели. И его светлость хранитель венца с невестой пели…
И опять Эттрейга не удивило несовпадение по времени – вот уж о том, что было ночью, гонец всяко не может знать! – нет, не расхождение слов гонца с возможным и вероятным, а сами эти слова заставили его дыхание замереть на миг. Весть была тысячекратно более ошеломляющей, нежели скорость, с которой она достигла Эттрейга.
– Но… он ведь не может… – еле вытолкнул Эттрейг непослушными губами.
– Теперь – может! – радостно возразил гонец, улыбаясь во весь рот так, что видна была легкая щербинка между передними зубами. – Он исполнил должное. Проклятие снято.
– Снято? – Эттрейг еще не верил, не мог верить – но уже понимал.
– Ну да, – сообщил гонец. – Все, как тот маг говорил. Старшая кровь королей проклята изза трусости законного владыки и его сына – но любая другая свободна. Его светлость Трейгарт все сделал правильно.
– Значит, всегото и надо было… – Эттрейг с трудом постигал услышанное.
– Ну да, – вновь рассиялся гонец. – Передать престол по доброй воле кому угодно, кроме старшего сына. Но не для того, чтобы избавить себя от проклятия – тогда бы ничего не получилось – а просто отдать. Отказаться от венца. Кому угодно – младшему сыну, племяннику, бродяге безродному… отдать. Тот, кто предал свой народ, владеет венцом не по праву. Потому и Дар для него закрыт. И для всех его потомков – тоже. Иттрейг должен был передать престол младшему сыну – тому, кто остался с людьми в беде. А передал старшему, который тоже удрал – и вместе с троном передал по наследству и проклятье. Так уж получилось. А его светлость дал клятву и сдержал ее. И проклятье умерло.
– Так значит… – слепящие слезы застилали глаза Эттрейга, и сквозь них он едва видел гонца. – Значит, у него больше не будет… значит, он теперь может…
– Может! – уверенно ответил гонец. – И петь может. И деток завести, от проклятия свободных, может. Все он может. И приступов у него больше не будет.
Эттрейг закусил губу, боясь разрыдаться от счастья с еле заметным терпким привкусом собственной вины.
– Ответное послание от вашего величества будет? – поинтересовался гонец, пытливо вглядываясь в лицо новоиспеченного короля.
– Будет. – Эттрейг рывком перевернул рескрипт и расстелил его на столе чистой стороной кверху. – Я продиктую. Пиши.
Он не мог, он никак не мог взяться за перо сам! Голос едва повиновался ему – но руки не повиновались и вовсе. Долгое напряжение долгих лет, не оставлявшее его и здесь, в Найлиссе, схлынуло разом, в одночасье.
– Готов? – хрипло спросил Эттрейг. – Тогда пиши. – Он в изнеможении прислонился к краю стола. – «Ты знаешь, как я не хотел твоего трона. Мне казалось, что я у тебя его отнимаю. Если бы я знал, что в этом твое избавление, я бы отнял его у тебя по первой же твоей просьбе, и тебе не пришлось бы меня уговаривать. Прости за то, что изза моей неуступчивости ты так долго ждал счастья – ты и Талле.»
– Все? – приподняв от усердия брови, спросил гонец.
– Да. – Эттрейг непослушными руками взял у него перо, коекак поставил под письмом корявую подпись, с третьей попытки открыл коробочку с краской, смочил в ней перстень с печатью и приложил к пергаменту чуть ниже своих каракулей. – Вот в таком виде и передай.
Гонец внимательно вгляделся в безупречно ровные строки, выведенные его рукой, и внезапно расхохотался. Эттрейга словно жаром от костра обдало. Хохот расходился по комнате волнами, всколыхнув все до единого очертания, изменяя, преображая…
Не было больше никакого гонца. Огромный, в холке выше человеческого роста, белый волк стоял перед Эттрейгом и хохотал во всю свою необъятную пасть.
– Значит, в таком виде? – Пространство дрогнуло, а затем расправилось, словно крыло в полете. Эттрейг склонил голову, и огромный волчий язык бережно, словно кутенка, лизнул его в лоб. Громадный, в ладонь величиной, носище дружески наподдал ему мгновенным холодком в щеку. – Будь потвоему, малыш – в таком виде и передам.
Белый волк наклонил голову к столу, осторожно взял в пасть пергамент – такой, оказывается, маленький, даже крохотный! – улыбнулся, не разжимая зубов, заговорщически подмигнул Эттрейгу и исчез.
Глава 10.
Новые кочевья.
Пергаментов было много. Очень много. А темных строчек и столбцов, теснящихся на каждом свитке – еще больше. Ну, а знаков, из которых состояли эти строки и столбцы, так и вовсе несчитано. Лерметт ушел в эти знаки с головой, ушел так полно и глубоко, что ничего не слышал и не чувствовал – до той самой минуты, когда неведомая сила вознесла его кверху под немыслимый, душераздирающий визг.
Сила, впрочем, была очень даже ведомой. Во всяком случае, Лерметту казалось, что пределы сил Эннеари ему ведомы вполне – а ведь это именно он, и никто другой, поднял кресло вместе с Лерметтом и унес его в угол кабинета, подальше от стола. Стол, надо сказать, держался крепче, нежели его владелец – но и столу не суждено было устоять: разве устоишь, если за тебя взялся гном! Илмерран волок тяжеленный стол в противоположный угол. Стол угрюмо сопротивлялся, цепляясь за пол всеми четырьмя ногами, да так, что пол визжал мрачно и жалобно. Мучения его продлились недолго: Илмерран, пыхтя и отдуваясь, положил на край стола подбородок, глубоко вздохнул и решительно дернул. Столу оставалось только сдаться на милость победителя.
– Вы что делаете?! – взвыл спертым от изумления голосом Лерметт. – Отчеты казначейства…
– … Обойдутся без тебя! – решительно подхватил Илмерран.
– Но у меня… – начал было Лерметт.
– Свидание, – хладнокровно закончил за него Арьен.
– К… какое свидание? – оторопел Лерметт. – С кем?
– С Илери, конечно, – деловито прищурился гном. – Или ты назначаешь свидания комуто еще?
– Нет! – возмутился Лерметт. – И… и мы не назначили на сегодня никакого свидания!
– Мы назначили, – повелительно улыбнулся Эннеари.
– Не назначать любимой девушке свиданий своевременно, – свирепо заявил Илмерран, – это безответственность.
– Вопиющая, – радостно кивнул Эннеари. – Может быть, даже разгильдяйство. Так или иначе, но должной методичности…
Гном схватил со стола свиток с казначейскими отчетами и ловко треснул им эльфа по затылку.
– Налаион, – горько заявил он, ни к кому в особенности не обращаясь. – Эйлан.
Сопляком Илмерран своего короля честил и прежде, чучелом же – никогда. Однако Лерметт ни на мгновение не усомнился, кого из двух своих воспитанников имеет в виду Его Всезнайство.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});